Считается, что концепция многополярного мира стала набирать популярность в политических и научных сообществах еще после окончания холодной войны. Изначально она была своего рода противовесом фукуямовским идеям «конца истории», универсального торжества либеральной демократии и безоговорочного и абсолютно легитимного лидерства тех стран, которые стали ее источниками, прежде всего, США и Западной Европы. Сегодня о наступлении многополярности, или, напротив, невозможности такового, спекулируют лидеры и интеллектуалы из самых разных государств, при этом же, с точки зрения теории, дискуссии о многополярности относятся к разряду «межпарадигмальных».

Установить, кто и когда первым сформулировал научное представление о том, что постъялтинский порядок будет (или, по крайней мере, должен) стремиться к многополярной структуре, довольно сложно. Есть точка зрения, что первыми были на излете XX века западные ученые - Пол Кеннеди, Дейл Уолтон или даже Сэмюель Хантингтон, в роли «полюсов» у которого выступали не государства, а цивилизационные общности. С другой стороны, часто встречается и мнение, что образ глобальной системы XXI века как многополярной - это плод интеллектуальных усилий как раз не-Запада - тех, кто не согласен с его лидерством, и в первую очередь, России, чей министр иностранных дел и одновременно известный востоковед Е.М. Примаков ввел эту концепцию в мировоззрение не только отечественных государственных руководителей с конца 1990-х.

Другой вопрос - в том, насколько вообще правомочно относиться к многополярному миру как к реальности, пусть даже и потенциальной, а не результату геополитического воображения отдельных личностей или правительств. На этот счет существует мнение, что в условиях глобализации и взаимозависимости ни о каких обособленных друг от друга и территориально базированных, как это было в вестфальские времена, «полюсах», вообще говорить не приходится. А может быть, как раз, в наши дни глобализация дает один сбой за другим, общечеловеческие сетевые связи рушатся и наступает новая эра «концертов» и, наоборот, жестоких схваток великих держав?..

В том, каковы признаки, преимущества и недостатки, главные действующие лица предполагаемой современной многополярности, кроется еще одна неизвестная. Ученые ставят вопросы о том, действительно ли уходят с авансцены старые гегемоны, могут ли, например, быть «полюсами силы» региональные державы или целые регионы, опирающиеся на интеграционные объединения, возможно ли в многополярной системе волеизъявление малых игроков, как с ней сочетаются международное право, институты и неформальные правила.

В латиноамериканском информационном поле тема многополярности, с одной стороны, также «живет» как дискуссионная и неоднозначная. С другой стороны, она преподносится политиками и интеллектуалами с учетом специфического регионального опыта. Посмотрим подробнее, что за этим скрывается.

Первую ипостась концепта «многополярный мир» можно назвать сугубо теоретической. Она предполагает отсылки к трудам классиков - Мортона Каплана, Кеннета Уолца, Карла Дойча и обозначает в самом широком смысле один из видов структуры системы международных отношений. Этот вид предполагает распределение мощи и влияния в системе между несколькими (более, чем двумя) примерно равными игроками-государства или их группами.

В таком обобщенном виде многополярность не плоха и не хороша. В зависимости от взгляда исследователя, рассуждают о ее стабильности и стихийной саморегуляции или, наоборот, постоянной приверженности хаосу и угрозе конфликта, противопоставляют ее гегемонической системе или биполярной.

Латиноамериканские авторы признают, что многополярный мир - это своего рода историческая норма, тогда как биполярная система или однополярный момент приходились на относительно краткий период в мировой истории второй половины XX века. Но исторический опыт их континента с этой нормой практически не соприкасался: когда латиноамериканские игроки стали так или иначе участвовать в международной политике, сила и влияние вокруг уже распределились крайне неравномерно - в пользу вначале европейских колониальных держав, затем к сонму, как писали Хуан Карлос Пьюиг и Элио Жагуариби, repartidores supremos («великих распределителей» ресурсов, правил международнополитической игры), присоединились США, затем - Советский Союз.

Начиная с рубежа XX-XXI столетий, Латинская Америка снова остается, с одной стороны, перед лицом доминирования Вашингтона в своем родном Западном полушарии, с другой, развивать с ней связи стремятся многочисленные новые влиятельные акторы и «поднимающиеся державы» - Европейский союз, Китай, Индия, Россия, Иран, блок АСЕАН и так далее. При этом в воздухе витает вопрос о том, готовы ли сами латиноамериканские государства определять структуру международных отношений?

Отвечая на него, представители латиноамериканских школ ТМО идут в нескольких направлениях. Во-первых, деконструируют природу силы и влияния в современном глобальном мире, чтобы полнее раскрыть свойства мирополитической акторности своих стран. Во-вторых, рассуждают о том, насколько с опытом их региона совместима идея глобального равновесия между несколькими акторами, основанными на абсолюте национального суверенитета, и каковы другие пути достижения национальных интересов и влияния на структуру международного взаимодействия.

Следующее измерение дискуссий о многополярности мы можем назвать конкретно-историческим. Оно подталкивает исследователя к рассуждениям о том, является ли многополярность свойством не какой-нибудь идеальной, а реально существующей сегодня, в 2020-х годах, системы международных отношений. Стоит заметить, что латиноамериканские ученые серьезно вовлечены в дебаты о том, в какой степени мир сегодняшнего дня можно назвать многополярным или хотя бы движущимся к многополярности. Есть те, кто согласен с такой точкой зрения. Другие оспаривают ее по существу, то есть, к примеру, настаивают на «новой биполярности». Третьи не согласны скорее по форме, то есть, фиксируют расслоение глобальной силы и влияния, скажем, не только «по горизонтали», но и «по вертикали», между разными группами акторов, в том числе, и негосударственных. В то же время, и теоретики, и практики ищут ключи к осознанию подъема Китая и относительного ослабления США, роста альтерглобалистских и националистических настроений в государствах мира, пандемии коронавируса, вооруженных противостояний в Восточной Европе и на Ближнем Востоке и многих других процессов как меняющих геополитическую и геоэкономическую конфигурацию мира, а также создающих новые условия для позиционирования самой Латинской Америки.

Наконец, многополярный мир можно воспринимать как субъективный политический проект правительства, партии, лидера, и тогда оценивать его через призму поддержки или критики, отрицания последних. Очень показательную статью об этом еще в 2015 году написала известный мексиканский международник Элоди Брун. О многополярности как “замысле” России и Китая для изменений во всем мире рассуждает аргентинец, специалист по российско-латиноамериканским отношениям Андрес Сербин.

У идеи многополярности как части внешнеполитической стратегии в самой Латинской Америке есть свои сторонники и противники. Например, с приходом к власти чавистов в Венесуэле укоренился взгляд на продвижение многополярности как «первоочередную цель внешней политики». А вот уругвайский президент Луис Лакалье Поу настроен скептически, полагая, что говорить о многополярности значит «искусственно преуменьшать роль США в мире». Если мы относимся к многополярному миру как политическому дискурсу, мы также должны иметь в виду, что в латиноамериканском политическом поле циркулируют другие дискурсы, соперничающие с ним, например, формула «порядка, основанного на правилах» или концепция “нового неприсоединения” в условиях “новой холодной войны”, поворотной точкой в которой, конечно, стало начало Россией специальной военной операции на Украине. А если мы воспринимаем многополярный мир как ценность, то нам придется учитывать, что для латиноамериканских дипломатических и внешнеполитических традиций фундаментальное значение имеют и другие ценности, например, мультилатерализм, примат международного права, которые не всегда будут с ним гармонично сочетаться.

В общем, в рамках нашего проекта мы исходим из того, что многополярный мир как политическая или теоретическая, философская конструкция внутренне очень вариативен. Латиноамериканский регион, в свою очередь, не может представлять на него какого-то фиксированного единообразного взгляда. Отношения между концепцией многополярности и латиноамериканскими политикоформирующими сообществами разнообразны и подвижны, меняются от страны к стране, от одного политико-идеологического контекста к другому.